— Давай! — заерзал бербер.

— Ни ты, ни я не решаем стратегических задач. Мы оба — посланники своих вождей. Так вот… Было бы желательно испортить настроение Муаммару Каддафи, а то он заигрался. Если затеять хорошую партизанскую войну, можно было бы отторгнуть от Ливии Триполитанию — и создать первое берберское государство.

— Ух, ты… — пробормотал Амаззал.

— Вот именно, — Питовранов наметил улыбку. — Сейчас нам будет проще — оружие можно перебросить самолетами из Дахлы, а «семьдесят шестые» сядут на любом такыре. Если выступление вашего народа реально перерастет в войну, наша помощь тоже пойдет в рост. Получите и танки, и самолеты, и ракетные установки…

— Нашим вождям это понравится, — медленно выговорил бербер, и навалился на стол: — Скажи, а зачем вам вот это все? Хотите победить империалистов?

Е Пэ прищурился, глядя на противоположную сторону улицы, на покатые крыши и окна мансард.

— Мы хотим построить новый мир, Амаззал, — сказал он, будто рассуждая вслух, — чистый и безопасный Мир Справедливости.

Бербер выпрямился и расправил плечи.

— Я передам твои слова, — торжественно вытолкнул он. — Мы тоже хотим жить в таком мире!

Белая и смуглая рука сплелись в крепком пожатии.

Глава 7

Глава 7.

Пятница, 18 ноября. Утро

Москва, проспект Калинина

Первый снежок давно растаял, а больше осадков мы не видали. Лишь холодина поджимала, да небо провисало серой, рваной ватой облаков, прячущих негреющее солнце. Предзимье…

Риту я довез до Московского Финансового, чмокнув в подставленные губки. Выйдя, девушка заглянула в окно:

— Ты не забыл? Сегодня девчонки придут!

— «На зарядку»? — мурлыкнул я плотоядно.

— Прибью ведь! — душевно наобещала жёнушка, но не выдержала строгого режима — послала воздушный поцелуй.

Проводив долгим, облизывающим взглядом стройную фигурку, я медленно тронулся, размышляя о странностях судьбы. Ведь именно Ритка Сулима нравилась мне всегда и больше всех, еще с седьмого класса, но в прошлой жизни мы переехали на Дальний Восток, и я женился совсем на другой девушке. А жизнь новая по-своему вильнула в сторону — «попаданец» влюбился в «Хорошистку»…

Если бы не настойчивость Риты, не ее великодушие после моего «зигзага», так бы и жили врозь.

— Хорошо, хоть понял, — проворчал я, и плавно разогнал «Ижика».

Под Центральный штаб НТТМ выделили пол-этажа в «доме-книжке», что раскрывалась выше кафе «Печора» и «Новоарбатского» гастронома. Пока что, кроме меня и технического директора, никто не примерял просторные кабинеты, да и те были далеки от киношных стандартов — всех этих кожаных кресел, лакированных столиков, пальм в кадках и длинноногих секретарш. Нет, лично я ничего не имею против красоток в приемной. Пусть себе клацают на пишмашинке, а нахальных посетителей морозят леденящим взглядом василиска из-под накрашенных ресниц. Но у нас другой формат.

В моем кабинете покоится монументальный стол, и даже несгораемый шкаф фирмы «Джувел», вот только столешницу занимают два монитора, а за толстой дверцей итальянского сейфа я храню бутерброды, захваченные на обед. Не портятся, будто в холодильнике…

Выйдя из лифта на тринадцатом этаже, я зашагал по гулкому коридору. Двери с обеих сторон стояли распахнутыми настежь, выставляя напоказ одно и то же — белые стены и чисто вымытый линолеум. Отличались только виды из окон — слева томно потягивался Арбат, справа наводил суету проспект Калинина.

А я и не спешил забить помещения совслужащими, скучающими на работе до пяти, с перерывом на обед. Зачем мне эти зародыши будущих креаклов? Я искал людей, желающих странного! Людей, для которых понедельник начинается в субботу! Готовых «безвозмездно, то есть даром», творить, выдумывать, пробовать! Вот пусть и займутся этим здесь. А моя задача — обеспечить их авансом, получкой и идеями.

Заслышав смех и выкрики, я улыбнулся — посетители нагрянули.

В приемной было людно. Огромный развалистый диван, похожий на отдыхающего бегемота, заняли три девушки. Рядком сидели хрупкая шатенка с печальным взглядом огромных серых глаз, смутно напомнившая мне кого-то, и роскошная блондинка. Всё, как полагается — золотистая волна кудрей и локонов, голубые глаза в опуши ресниц, яркие губы, изломленные в неласковой усмешке. Ноги от ушей и великолепное декольте прилагаются.

А с краю притулилась Аня Синицына, с интересом наблюдавшая, как Иван Скоков пушит хвост перед грудастенькой златовлаской.

Я вошел неслышно, и Ваня, не замечая меня в тылу, вдохновенно играл в театре одного актера для одной зрительницы:

— …А я и говорю: «Леонид Ильич, это совершенно безопасно, томограф ничегошеньки не излучает, там сплошное магнитное поле!» А он мне: «Ну, давайте, товарищ Скоков, надеюсь на вас!»

Замерев у двери, я приложил палец к губам. «Синичка» радостно блеснула глазками, и незаметно пожала ладонь блондинистой дивы. Та покосилась на меня, не дрогнув лицом, и лишь прозрачные голубые глаза ее потемнели, набирая сапфирной сини. А вот и улыбочка протаяла…

Да-а, Ванюшка, многое отдашь за поцелуй, сорванный с таких губок!

— …И тут он останавливает врачей, — заливался Иван, — и прямо с носилок говорит: «Считайте, товарищ Скоков, что значок лауреата Ленинской премии уже ваш!»

В принципе, неразборчиво-ворчливая речь Брежнева ему удалась.

— Нэ так всё было, товарищ Скоков, — неторопливо, глуховатым голосом Сталина выговорил я, — совсэм нэ так.

Смутился Ваня? Растерялся? Да ничуть! Повернулся живо, крутнувшись на пятке, и весело завопил:

— Шеф! Это вынужденная мера! Должен же я как-то очаровать девушку? Должен! Обязан просто! А для этого надо… что? Правильно! Украсить скучную истину элементами художественного вымысла!

Блондинка негромко рассмеялась, и гибко встала, небрежно поправляя восхитительно короткую юбку.

— Здравствуйте, Михаил, — произнесла она, глядя прямо в глаза. Разумеется, ее грудной голос был приятен и волнующ. — Меня зовут Наташа.

Я принял ее руку, будучи в легком затруднении. В театре или на дипломатическом рауте я обязательно поцеловал бы изящную конечность, но у нас же неформат… Поглаживая пальцами нежнейшую кожу, я повернул ручку ладонью вверх, ощущая шероховатость.

— Вы врач? — вздернулась моя бровь. — Или химик?

— Фельдшер, — Наташа улыбнулась тепло и как-то искренне. — Приходится постоянно мыть руки, вот и стали ладони, как пятки! Я из Новосибирска, меня ребята послали в Москву… — она замешкалась. — Понимаете… Я, еще когда на «скорой» работала, засела за математику и программирование. Меня это настолько увлекло, что так и не поступила в мед. Зато у нас есть клуб в Академгородке, мы там пишем разные программы, и… Летом приезжал сам Колмогоров… Он нам посоветовал найти вас. Ну, пока мы всё отладили, пока я отпуск взяла… А вы уже тут!

Мельком глянув на бубнящего Ивана, которого морально уничтожала Аня, зажав в углу, я снова погрузился в голубое и золотое сияние.

— Вы привезли программу? — сказал я, невольно придавая голосу чуточку обволакивающей бархатистости.

— Да! — выдохнула сибирячка. — Графический редактор!

Мне было приятно наблюдать за тем, как кровь приливает к ее лицу, нежно румяня щеки… но вычтех превыше всего.

— Не спрашиваю, растр или вектор, — проговорился я, досадуя на рассеянное внимание. — А сколько… м-м… Сколько строк кода в ядре программы?

— Тысяча, на Паскале и Ассемблере… Нет, больше, — смутилась Наташа, — но точно не помню. Мы назвали программу «АмРис». Ну, сокращенно — «Ампара — Рисунок». На экране появляется такое… как бы окно, и в нем работаешь с картинкой. Изображение можно двигать, увеличивать, менять по-всякому, и даже возвращаться к предыдущему состоянию, если что-то не нравится.

— Отмена последнего действия? — быстро спросил я. — Замеча-ательная функция! Мой комп… моя микроЭВМ в вашем полном распоряжении, Наташа! Загружайте свой «АмРис».