— Прикрой меня! — бросил Степан, взбегая по ступеням, застеленным ковровой дорожкой.
Преследуемая парочка остановилась, и Вакарчук бесшумно метнулся за тяжелую штору, что занавешивала арку.
— …Этот Уортхолл подозрительно быстро сколотил первый миллиард, — с учтивой озабоченностью проговорил моложавый.
Степан облизал пересохшие губы, напрягая слух, но Рокфеллер ответил с заметным нетерпением:
— Деду было куда труднее, да и не волнуют меня все эти нувориши, Марк! Ричард выходил на связь?
— Да, сэр! — мигом перестроился Марк. — Он связался с нами из Сан-Паулу. Сообщил, что этот Аидже… колдун или кто он там… готов участвовать в акции.
— Вот об этом и надо было сразу доложить! — забрюзжал «внук патриарха».
— Да, сэр, — смиренно вытолкнул моложавый.
— О`кей, о`кей… — мягко зарокотал Рокфеллер, благодушествуя. — Это хорошие новости, Марк, очень хорошие… И отличный повод вкусить «Шато Марго» урожая шестьдесят первого года!
— О, сэр, но ваше здоровье…
— Вот за него и выпьем!
Хозяин с гостем удалились, и Степан неслышными скачками ринулся вниз, застав Чака за странным занятием — индеец заботливо усаживал вялого крепыша в костюмчике на антикварный диван работы Жоржа Жакоба.
— Очень настырный охранник, — бесстрастно пояснил Призрак Медведя.
— Что с ним?
— Сомлел.
— Уходим! Смешаемся с туристами! Они сейчас в японском или итальянском саду…
Русский с индейцем выскользнули, а «сомлевший» страж застонал, болезненно морща лицо. Осмотрелся, не разумея, что с ним, и вскочил, пошатываясь.
В кармане у него зашипела рация.
— Джон! — воззвала «воки-токи». — Ты где?
— В малой приемной, — поспешно откликнулся охранник.
— Спустись, проверь галерею! И предупреди экскурсантов, чтоб не фотали!
— Да, сэр! Иду, сэр!
Хмурясь и недоуменно качая головой, Джон спустился на цокольный этаж. Через приподнятое окно долетал восторженный говор — туристы бродили по садовым террасам, восхищаясь и воздыхая…
[1] «Жирные коты» — прозвище финансовых воротил.
Глава 9
Глава 9.
Пятница, 2 декабря. Утро
Москва, улица Строителей
К ночи похолодало, Москву заложила ватная тишина.
Часа в два меня потянуло компотику испить. Захожу на кухню, а за окном будто развиднелось — лунный свет сливается с плавным мельтешением снегопада. Хлопья валят густо, наискосок, глуша все звуки, переписывая набело улицы и дворы.
Я прижался к подоконнику, чтобы тепло батареи ласкало ноги и живот. А вот от стекол несло холодом. Опадающий снег завораживал, как огонь — шатался, вихрился лениво. Порой гонимая ветром стая снежинок бросалась на окно, тихо шеберстя и бессильно осыпаясь.
Так и не отведав холодненького черешневого настою, я убрел в спальню. Часа четыре в запасе у меня точно есть…
Кровать не скрипела, но Рита тихонько вскрикивала, всё чаще, всё тоньше, пока не изогнулась, трепеща и ахая, тискаясь из крайних сил…
И вот нас снова двое — лежим рядышком, унимая дыхание, а за окном стынет чернота, сеется редким снежком. Я перекатил голову по подушке, услаждая взор чудным виденьем — Ритины груди вздымались и опадали, тычась сосками в предрассветную тьму.
«Изнемогла… — пришла на ум полузабытая строка. — Из жара страсти вернулась вновь во хлад и явь…»
— Я громко кричала? — забормотала девушка.
— Не-а.
— А то еще Наташка услышит…
— Не услышит, тут стены толстые.
— Встаем? — страдальческим голосом вытолкнула Рита.
— Да полежи еще с полчасика.
— Нет, — вздохнула моя половинка, сожалея, — так еще хуже. — Повернувшись на бочок, она ловко увернулась от лап загребущих, и звонко шлепнула меня по голой заднице: — Подъём!
— А я тогда мыться не пойду! — мстительно сощурился я.
— Я вот тебе не пойду! — пригрозила Рита, накидывая вместо халатика мою белую рубашку, и подкатывая рукава. — Не дай бог, унюхаю… Спать будешь под мусоропроводом!
— До чего ж ты вредная… — вздохнул я, выворачивая и натягивая футболку — заношенная «ночнушка» обвисала на мне, будучи длиннее иных мини-платьев. — Ну, тогда я первый!
— Хитренький такой! — возмутилась девушка, застегивая тугие пуговки, но я уже вынесся в коридор, шлепая босиком.
Встрепанная со сна Наташа взглянула на меня диковато, словно кроманьонка, бредущая по пещере.
— Привет! — бросил я, и рванул в ванную.
— Догоню, хуже будет! — послышался милый голос из спальни.
— Ага, щаз-з!
Ну, если честно, захват ванной — это уже моя вредность. Не люблю душ по утрам. Ленюсь. Ладно, там, когда спать ложиться — Риткин носик страдать не должен. А сейчас-то зачем? Смысл? Чтобы «Ижик» насладился запахом чистого тела водителя?
— Логики — ноль целых, хрен десятых… — пробурчал я, пуская холодную. У-ух… Ледяные струи пробрали «до глубины души», как Ивернева выражается, еще одна верноподданная Мойдодыра.
А теперь горяченькой… Теплая вода ошпарила, как кипятком.
— Ми-иша! — захныкали под дверью. — Пусти-и! Я тоже хочу-у!
— Нельзя! — отрезал я, восхищаясь собственной твердостью и непреклонностью. — А то опять опоздаем!
— Ну, Ми-иш!
Зверски выпятив челюсть а ля Шварценеггер, я обтерся «полотенцем пушистым», и влез в футболку. За дверью стояла надутая Рита, изображая обиду.
«Для зачина» я нежно поцеловал лебединую шею, ощущая под губами биение жилочки, а затем задрал подол рубахи, и ущипнул за мягкое место. Радостно взвизгнув, девушка влетела в ванную.
— Как у вас хорошо… — вздохнула Наташа, отталкиваясь плечом от стены. — Светло, чисто… Я про атмосферу.
— Важней всего — погода в доме, — поднял я палец, смутно припоминая пару «Долина — Булдаков». — Яичницу будешь?
— Ага! С колбаской?
— А як же! — я открыл холодильник, доставая слагаемые завтрака, и соображая, когда же из меня выпарятся украинизмы.
— Миш, — неуверенно начала стажёрка, — мне как-то неловко вас объедать. Может…
— Не может! Чаще пленяй и ублажай мое чувство прекрасного, а уж мясопродукты я и сам куплю. Кстати, а ты почему не носишь тот батничек? Такое чудное декольте…
— Да ну тебя! — смутилась Наташа.
— Жадина ты, потому что, — горько попенял я, выкладывая на сковороду порубленные «Охотничьи колбаски». — Мне посмотреть не на что со вкусом, а ей жалко, видите ли!
Девушка стыдливо захихикала, вяло отмахиваясь, из-за чего полы халатика чуть-чуть разъехались, открывая манящую ложбинку. Я сразу заулыбался, довольный, как кот, налопавшийся сметаны. Накокал шесть яиц на скворчавшие колбаски, и уменьшил огонь. Тут главное — не упустить момент, когда белок более-менее готов, и не пережарить желток. Не упустил.
А тут и Рита явила себя, распаренную, облепленную рубашкой…
— Я быстро! — крикнула Наташа из ванной.
— Мы тоже! — ответил я, подхватывая мою ненаглядную на руки.
— Ты бессовестный… — Рита обняла меня за шею.
— Ага! — согласился я, перешагивая порог спальни.
— Ты непристоен…
— Еще как! — бережно уложив девушку, я содрал с себя «ночнушку». Рита вывернулась из рубашки сама.
— Ты хороший…
— От хорошей слышу…
Тот же день, позже
Москва, Ленинградский проспект
Рита всю дорогу была очень ласкова, даже на прощанье не ехидничала — чмокнула в губы, да и зашагала к своему МФИ. Полюбовавшись напоследок дефиле, я развернул машину и плавно набрал скорость.
— Завидую… — меланхолично выговорила Ивернева, вздыхая на заднем сиденье.
Я глянул в зеркальце и поймал синий взгляд. Первым желанием моим было ответить в шутливом тоне, обронить что-нибудь вроде «Завидовать дурно!», но надо же и меру знать.
— Наташ, поверь мне, — сказал серьезно, — всё не так легко и просто. Мы с Риткой долго не могли быть вместе. Всякое бывало — и ошибки, и обиды, и горести. А у тебя есть всё для счастья, даже больше, чем у других! Ты молода, здорова, умна, талантлива — и очень красива!